Просветитель - Страница 18

Самоплясовъ нѣсколько опѣшилъ.

— Да не одни посидѣлки, — прибавилъ онъ. — Я небесную трубу привезъ, Иванъ Галактіонычъ астрономію устроитъ и выйдетъ какъ-бы маленькая консерваторія. Затѣмъ физическій кабинетъ для разныхъ понятіевъ насчетъ электричества. Иванъ Галактіонычъ все это чудесно знаетъ и мастеръ по этой части.

— Ахъ, ты, консерваторія! — опять захохоталъ Холмогоровъ.

— Обсерваторія, а не консерваторія я сказалъ, — поправился Самоплясовъ, гнѣвно взглянувъ на Холмогорова.

XV

Поминальная трапеза близилась къ концу. Роскошный обѣдъ, мастерски состряпанный Колодкинымъ, поразилъ всѣхъ справлявшихъ тризну по покойникѣ, но послѣднее блюдо, заупокойный кисель, поразилъ болѣе всего. Выложенный изъ формы на блюдо, онъ имѣлъ полосатый рисунокъ и состоялъ изъ траурныхъ цвѣтовъ — чернаго и бѣлаго: бланманже чередовалось съ темно-коричневымъ желе, сдѣланнымъ изъ шоколада съ подожженнымъ сахаромъ. Послышался одобрительный шопотъ. Дьяконъ, созерцая кисель, не удержался и въ восторгѣ произнесъ съ глубокимъ вздохомъ:

— Воззрите, до чего человѣкъ даже въ стряпнѣ ухищряется! Премудрость и ничего больше.

— Мастакъ поваръ, совсѣмъ мастакъ… — сказалъ отецъ Василій Тюльпановъ, пробуя кисель.

— Мажордомъ онъ у меня, а не поваръ, — поправилъ его Самоплясовъ. — Этотъ чинъ выше повара.

— Артистъ кулинарнаго искусства! — похвастался писарь фигуральностью выраженія.

— Знаете что, господа? — закричалъ учитель. — Надо выпить за здоровье мажордома! Я потому это предлагаю, что его должно причислить къ большимъ художникамъ своего дѣла.

— Слѣдуетъ, слѣдуетъ… — одобрили хоромъ гости предложеніе, но отецъ Іовъ, поднявшись со стула, растопырилъ руки и остановилъ всѣхъ.

— Позвольте, господа, позвольте! Мы еще главнаго не исполнили! Не исполнили то, что по православному обычаю при киселѣ требуется.

Оказалось, что отъ восторговъ при видѣ киселя забыли пропѣть «Вѣчную память».

И вотъ всѣ бросили ложки и запѣли «Вѣчную память». Пѣли всѣ трапезующіе гости, пѣлъ даже басовой октавой «мажордомъ» Калина Колодкинъ. Колодкипъ, какъ и гости, былъ уже совсѣмъ пьянъ и даже покачивался.

Когда печальное пѣніе стихло, учитель, обернувшись къ Колодкину, опять возгласилъ:

— Господа, предлагаю выпить за здоровье мажордома Колодкина, великаго мастера кулинарнаго искусства!

И расчувствовавшіеся гости, всѣ, кромѣ Холмогорова, потянулись съ рюмками къ Калинѣ Колодкину. Даже самъ хозяинъ, Самоплясовъ, налилъ Колодкину стаканъ вина, протянулъ ему свой собственный, чокнулся и восторженно произнесъ:

— Спасибо, удружилъ… Не забуду…

Кто-то крикнулъ ура… Ура подхватили гости. Колодкинъ выпилъ залпомъ стаканъ поданнаго ему вина, стоялъ, таращилъ глаза и плакалъ пьяными слезами.

Поминальный обѣдъ совсѣмъ уже потерялъ свой поминальный характеръ.

Но тутъ лѣсничему пришло на умъ, что, чествуя мажордома, совсѣмъ забыли про хозяина.

Онъ сообщилъ объ этомъ сосѣдямъ по столу. Начали шептать объ этой неловкости, всѣ разводили руками и сознавали, что пить за здоровье хозяина послѣ тоста, провозглашеннаго за его повара, неудобно. Лѣсничій однако нашелся и, когда кисель былъ съѣденъ, закричалъ:

— Почтенные сотрапезники! Будемъ теперь благодарить хозяина! Предлагаю по русскому обычаю въ благодарность качать его.

— Качать, качать Капитона Карпыча! Качать хозяина! Качать Капитошу! — неистово вторили гости.

И Капитонъ Самоплясовъ, подхваченный гостями; сталъ подлетать къ потолку.

Такимъ выраженіемъ ему вниманія Самоплясовъ былъ очень доволенъ, ходилъ козыремъ, насколько ему позволяли его пьяныя уже ноги, и тотчасъ пустилъ пѣть граммофонъ. Труба заревѣла арію Мефистофеля изъ «Фауста». Затѣмъ началъ надсаждаться тореадоръ изъ оперы «Карменъ». Гости стали подплясывать. Обѣденный столъ прибирали. Суетился пьяный Колодкинъ и уронилъ, разбивъ въ дребезги, четыре тарелки, соусникъ и три стакана. Къ нему подскочилъ Самоплясовъ со сжатыми кулаками и воскликнулъ:

— Мажордомъ! Подлецъ! Да ты, кажется, ужъ лыка не вяжешь?

— Простите, Капитонъ Карпычъ… Теперь ужъ совсѣмъ пропало мое дѣло… Выпилъ… Вѣдь и вы сами-же подносили… — кротко отвѣчалъ Колодкинъ, покачиваясь на ногахъ, какъ муха, наѣвшаяся мухомора.

— Дѣвушки! Прислужающія! Отведите его спать! Положите на тетенькину постель! — командовалъ Самоплясовъ.

— Безполезно, Капитонъ Карпычъ… Теперь ужъ аминь… Все равно колобродить буду…

Колодкинъ былъ жалокъ. Стоя около валявшихся на полу черепковъ разбитой посуды, онъ кротко протянулъ руки — одну дѣвушкѣ, прислуживавшей у стола, а другую дьячихѣ и его повели спать.

А гости потребовали, чтобы для нихъ былъ поставленъ карточный столъ. Началась игра въ стуколку. Подсѣлъ къ нимъ и Холмогоровъ. Денегъ у него было очень не много, рубля три, и проигравъ ихъ, онъ сталъ играть на мѣлокъ. За Холмогоровымъ стала появляться запись, но вдругъ мелочной лавочникъ Молочаевъ, тоже проигравшій, хлопнулъ ладонью по столу и закричалъ:

— Деньги на бочку! Иначе изъ компаніи комъ! Что это за игра въ долгъ!

Холмогоровъ вспыхнулъ и отвѣчалъ:

— Однако, если я благородный человѣкъ, то, я думаю, одно мое слово…

— A вотъ словъ-то намъ и не надо… Намъ деньги нужны… Есть деньги — ставь деньги, нѣтъ денегъ — разсчитывайся и уходи изъ-за стола. Вотъ что, братецъ ты мой, господинъ баринъ.

— Невѣжа… мужикъ, — процѣдилъ сквозь зубы Холмогорсьъ.

— Отъ голоштаннаго барина слышу, — дерзко отвѣчалъ лавочникъ.