Просветитель - Страница 26

Охота на болотѣ заключалась, впрочемъ, только въ томъ, что Самоплясовъ и лѣсничій сдѣлали по нѣскольку выстрѣловъ изъ новыхъ ружей, при чемъ одно изъ нихъ Самоплясовъ подарилъ лѣсничему. Однако имъ все-таки попался заяцъ. Они сдѣлали оба въ него по выстрѣлу, но заяцъ благополучно скрылся.

Вернувшись домой къ завтраку, они узнали, что Колодкинъ опять убѣжалъ. Самоплясовъ вспылилъ и началъ ругаться и упрекать тетку въ потворствѣ Колодкину. Тетка чуть не плакала и оправдывалась.

— Милый мой, голубчикъ ты мой родимый, — говорила она Самоплясову, — да какъ ты его удержишь, если онъ попросился выпустить его только на минутку. Вѣдь живому человѣку цѣлый день взаперти въ чуланѣ нельзя сидѣть. Я у него и сапоги убрала, а онъ въ опоркахъ удралъ. Ужъ ежели онъ испорченъ, ежели душа у него этого самаго винища проситъ, то ничего не подѣлаешь.

— Пошлите за нимъ кого-нибудь! Пусть его отыщутъ и сейчасъ-же приведутъ! — командовалъ Самоплясовъ,

— Пошлю, пошлю… Попрошу сейчасъ сосѣда Ивана Дмитрича, а только, повѣрь, толку никакого изъ этого не будетъ, — слезливо говорила Соломонида Сергѣевна. — Я знаю этихъ порченыхъ, возилась съ ними, свои родные такіе были, и ничѣмъ нельзя было ихъ спасти.

Черезъ полчаса Колодкина нашли и привели, но онъ былъ снова совсѣмъ пьянъ. Онъ былъ спокоенъ, не ругался, а напротивъ, только творилъ молитву и кряхтѣлъ.

— Обыщите его и отнимите у него деньги, — приказывалъ Самоплясовъ. — Не будетъ денегъ — въ винной лавкѣ въ долгъ водки не дадутъ.

Колодкинъ безпрекословно далъ себя обыскать. У него нашелся кошелекъ съ двумя рублями и мелочью, которые у него отняли и передали Самоилясову.

— Вѣдь не ѣстъ ничего, несчастненькій, — плакалась на него тетка Соломонида Сергѣевна. — Два дня прошло, а онъ хоть-бы окрупенился чѣмъ-нибудь, болѣзный.

— Поѣшь ты хоть щей-то, дьяволъ! — крикнулъ на Колодкина Самоплясовъ. — Все-таки легче будетъ.

— Не могу… претитъ… — еле могъ выговорить Колодкинъ.

Его снова заперли въ чуланъ.

— Какая тутъ облава! Богъ съ ней, съ облавой! Не на звѣрье и дичь надо дѣлать облаву, а на своего собственнаго мажордома… Что это, помилуйте, три дня отъ выпивки прочухаться не можетъ! — сердито говорилъ Самоплясовъ и поѣхалъ провожать лѣсничаго, который отправился послѣ завтрака къ себѣ домой, захвативъ съ собой подаренное ему ружье и астрономическую трубу, чтобы «наладить ее», какъ онъ выражался.

Самоплясовъ опять выѣхалъ на своей лошади въ новой сбруѣ, разсчитывая отвезти лѣсничаго, а на обратномъ пути заѣхать къ доктору Клестову и пригласить его къ себѣ, чтобъ на утро идти вмѣстѣ съ нимъ на охоту. Онъ съ тоскою помышлялъ, что съ отъѣздомъ лѣсничаго останется у себя дома глазъ-на-глазъ съ теткой.

«Учитель полъ-дня занятъ, вечеромъ то спѣвка, то тетради учениковъ просматриваетъ, а я сиди у себя дома и карауль пьянаго Колодкина. Очень весело!» — разсуждалъ онъ, ѣдучи съ лѣсничимъ, и вслухъ воскликнулъ:

— Ахъ, мажордомъ, мажордомъ! И какъ-же ты подкузмилъ меня, чортъ проклятый! Не въ часъ я пріѣхалъ сюда къ себѣ на родину, — прибавилъ онъ. — Вотъ теперь посидѣлки эти самыя… А безъ Колодкина я, какъ безъ рукъ.

— Справимъ… устроимъ твои посидѣлки. Чего убиваться и вѣшать носъ на квинту! Ахъ, ты, рохля! — ободрялъ его лѣсничій. — У богатаго человѣка горя нѣтъ, такъ онъ себѣ самъ надумываетъ горе. Дня черезъ два-три я къ тебѣ пріѣду опять, и-если хочешь, то такого тебѣ повара привезу, что онъ твоего мажордома за поясъ заткнетъ. Только извини — такой-же пьющій. Изъ-за этого его и на мѣстахъ нигдѣ не держатъ.

— А что-жъ, привезите, Иванъ Галактіонычъ… Я буду очень радъ, — сказалъ Самоплясовъ и оживился.

XXII

А сегодня Самоплясовъ вернулся къ себѣ домой поздно вечеромъ. Самоплясовъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ докторомъ Клестовымъ, котораго еле уговорилъ ѣхать съ собой. Докторъ былъ недоволенъ Самоплясовымъ и сердился за барскія самодурскія замашки Самоплясова. Онъ пріѣхалъ съ ружьемъ, ягташемъ и сумкой патроновъ, въ кавказской буркѣ и папахѣ. Входя по деревянной скрипучей лѣстницѣ къ Самоплясову, докторъ говорилъ ему:

— Повторяю: только потому иду къ тебѣ теперь, что уѣхало отъ тебя это воронье пугало Холмогоровъ, и оказался никуда негоднымъ твой… какъ его?.. мажордомъ. Но какъ только ты и безъ нихъ начнешь разыгрывать передо мной несвойственнаго тебѣ клоуна — сейчасъ я уйду въ пріемный покой къ фельдшеру ночевать…

— Но позвольте, Гордѣй Игнатьичъ, какой-же я клоунъ! — обидчиво произнесъ шествующій сзади доктора Самоплясовъ.

— Клоунъ. Какъ говорилъ я тебѣ у себя дома, такъ повторяю и сейчасъ, когда къ тебѣ иду въ гости, — стоялъ на своемъ докторъ, раздѣваясь въ сѣняхъ. — Во время твоихъ поминокъ на тебя было и смѣшно смотрѣть, и горько…

— Если вамъ такъ непріятно, Гордѣй Игнатъичъ, то я постараюсь… — бормоталъ Самоплясовъ.

— Тутъ и стараться нечего. Будь самимъ собой — и довольно. Будь прежнимъ Капитошей, которымъ ты былъ годъ назадъ — ничего больше и не надо. Не заносись.

— Слушаю-съ, Гордѣй Игнатьичъ… Только ужъ вы пожалуйста при тетенькѣ-то меня не очень ругайте.

Послѣднія слова Самоплясовъ произнесъ доктору тихо, на ухо.

— А это можно… Изволь… Я уже все сказалъ, что нужно было… — отвѣчалъ докторъ и вошелъ въ комнаты.

Феничка внесла его ружье, ягташъ и патронную сумку. Вошла и собака доктора, отряхиваясь отъ снѣга.

Докторъ прошелся по комнатамъ и опять произнесъ:

— Вѣдь вотъ у тебя теперь совсѣмъ другимъ духомъ пахнетъ, когда этого огороднаго пугала нѣтъ.